Сайт Владимира Овчинникова

В 1923 году, к прискорбию всех насельников монастыря (Свято-Пафнутьев Боровская обитель) закрыли и разошлись монахи кто куда. Я по благословению епископа Алексия поступил священником в село Иклинское, до 1942 года…
С 1930 года был перерыв моей священнической службы – лишение свободы на три года. 10 августа 1930 года заявились ко мне из Калуги двое человек с понятыми сделать обыск - будто я имею оружие. Я ответил им, что никакого оружия у меня нет, но при обыске нашли семь рублей пятьдесят копеек мелкими деньгами. На мое оправдание, что я вчера хоронил усопшего, и это мне надавали на панихидах, - не обратили внимания, а еще у моей прислуги нашли принадлежащие ей тридцать рублей мелочью. Все эти деньги приписали мне и через два дня нас позвали в Боровск, заперли в сарай, где оказалось человек двадцать всякого звания и профессии: священники, учителя, растратчики, спекулянты и воры.
Наутро повезли нас в Калугу, где стали спрашивать, кто мы и за что взяты. Особенно обратил внимание псаломщик, который ответил, что он за «Господи, помилуй», - Ну это вина небольшая - ответили, а как я узнал после от него, что он был в ссылке десять лет. После опроса всех нас отправили в тюрьму, где мы сидели две недели, а потом позвали в контору и нам объявили, кто - куда будет отправлен. Я попал в список отправления в город Семипалатинск (Казахстан). Этапом побывали в Тульской тюрьме, а потом в Томске, и здесь из нас триста человек назначили в Нарым, и было меня записали туда. Этим я очень огорчился, что разлучаюсь со своим этапом, но на горькую долю мою Бог послал мне доброго советчика: один священник спросил меня, почему я не пошел со своими в Семипалатинск. Я ответил, что меня вчера записали в Нарым…- «Там тебя комары заедят, и вода там желтая – иди, иди, пока твои товарищи еще не уехали, тебе ничего не будет, раз ты назначен в Семипалатинск. Если будут тебя спрашивать, то покажи свое назначение»…И, правда, как он говорил, так все и совершилось. Спаси его, Господи, если он жив, а умер - Царство ему небесное, вечный покой.
В Семипалатинске сидели мы в тюрьме пять дней. С нами были двое «баев», это по-нашему помещики, богатые киргизы. Им очень много передавали мяса – баранины. Они с нами делились, а мы за них полы мыли. Да, тюрьма, тюрьма и этапы, кто не был, дай, Боже, тому не быть. А кто был – тому до смерти не забыть всех пережитых лишений и обид.
Когда же мы в Семипалатинске вышли из тюрьмы, то нам сказали, что вы теперь вольные граждане – ищите себе квартиру и работу, а через декаду приходите к нам на проверку. И вот, после ночи, проведенной в доме крестьянина, мы нашли квартиру, но такую, что и на печь там снега надуло – холодно и грязно. Скоро нашли другую, на пять человек, - дрова наши и по пять рублей платы в месяц с человека. Теперь пошли работы искать. Я нашел себе печи топить в ФЗУ, но вскоре мне там начальник сказал, что он не знал, что я священник, поэтому мне там работать нельзя и… «приходите завтра за расчетом». И этот добрый человек не обидел меня, а даже простил мне, что я у них забрал и питался и денег дал семнадцать рублей и хорошую справку. Куда теперь мне идти? По привычке к храму Божью пошел я в служащий здесь храм к вечере, а там меня батюшка спросил, кто я, и что нет ли из ссыльных кого, чтобы мог быть псаломщиком здесь. Я ответил ему, что вот я мог быть псаломщиком здесь и регентом архиерейского хора. «Вот и хорошо, оставайся и служи у нас, я буду давать тебе третью часть как псаломщику, а староста будет тебе платить как регенту». Я ответил, что можно ли это ссыльному, а батюшка сказал, что он тоже ссыльный и что спросим вместе разрешения у начальства ВГПУ. Нам сказали, что хорошо, служите, только про советскую власть ничего не говорите. Итак, весь свой срок прослужил я в храме Божьем, и сам был доволен, и мною были довольны. Нашлась квартира (в храме Божьем и сам) у одной певчей, и все наладилось как возможно хорошо. Настоятель храма отец Алексий Мериалов был усердный служитель и вел подвижническую жизнь: мяса не ел и вина не пил, молока и масла никакого не употреблял и чай не пил, а только воду и самодельный квас. И всех квасом угощал, но сахар и конфеты любил, а служил так: канон весь нараспев и междучасие все вычитывал. Я, бывало, ему скажу, что в Оптиной Пустыни, да и везде, канон читают, а он ответит, что в книге сказано: «Канон поем» - вот я и пою. Скажу еще про отца Алексия: на Святую Пасху нас пригласил хозяин свечного завода прославить у него Христа. По приглашению хозяина были на празднике, и даже сам архиерей был на празднике здесь. Ну, конечно, как и бывает, угощение было велие, изобилие плодов земных и разные вина. Мы поздравили со Светлым Праздником хозяина и его семью, но мой настоятель поздравил хозяина только словами с пожеланием ему доброго здоровья и спасения… И вот во время трапезы один батюшка, отец Иоанн, сказал отцу Алексию: «Отец Алексий! Почему вы не хотите выпить и поздравить хозяина и благодетеля – это есть лицемерие». Отец Алексий возразил на это так: «Отец Иоанн! Я покаюсь тебе, что имею буйный характер и, если буду пить вино, то я могу убить человека, а если буду упиваться, тогда наделаю столько непотребства всякого, а нам, как священникам, не полагается так делать». Отстал от него отец Иоанн.
Когда кончился мне срок ссылки три года, то освободившимся нам объявили, чтобы мы приходили за получением паспортов, и я возвратился в село Иклинское.