Сайт Владимира Овчинникова

Осиюк Фёдор Фадеевич, муж Елизаветы Викторовны и мой дед, родился в 1890 году в селе Черск Гродненской губернии Брест-Литовского уезда, Домачёвской волости.
Его родители Фаддей и Федосья исконные крестьяне. Старший брат Пётр – учитель, средний - Кондратий ушёл в город на заработки, а Фёдор был младшим, при доме. Родной язык – белорусский. Хозяйство почти натуральное. Полеводство мало что давало на песчаных, тощих землях, урожаи зерновых были низкими. Много держали скота, по 5-6 коров, которых сами пасли. Но надои тоже были малые, и с травой было не густо, и скот был малопродуктивным. Такой вывод сделал мой дед, когда попал в Подмосковье.
Для семьи покупались почти что одни сапоги, всю зиму ткалось полотно, часть красилась, часть оставалась натуральной расцветки. Из полотна шилась одежда. Была ещё в семье сестра Харитина.
В 1912 году деда взяли в солдаты, в пограничные войска. В июне 1914 года он был мобилизован в действующую армию и через год примерно был ранен в обе руки. На левой руке у него не было большого пальца, на правой – среднего, мизинец и другие пальцы деформированы. После излечения в госпитале он направляется в Брест, в котором в это время шла эвакуация. Его с воинскими документами направили в Калужскую губернию (сопровождал какие-то сундуки).
Вот так он и попал в город Боровск, но это произошло уже в 1916 году. Сдав документы и деньги в управу, он поселился как раз в том доме, где и сейчас у нас находится земельный участок. (Берникова 21). В этом доме – Степанова Елизавета Петровна, моя будущая бабушка. Она была квалифицированной портнихой, имела и машинку «Зингер», на которой она шила. Беженец, как называли всех пришлых, пытался найти свою семью. По его сведениям два его родных брата с семьями, сестра и мать выехали из деревни в неизвестном направлении. В этом же доме жил ещё один жилец – квартирант, и Фёдор с помощью его начал поиски. Нашел где-то на Урале старшего брата Петра с женой и дочерью Ульяной, которой было лет 10-12. Брат сообщил, что во время переезда где-то в дороге опрокинулась повозка, придавило мать, и она скончалась. Подруга моей бабушки Нюра Матвеева говорила ей: «У этого красивого беженца умерла мать, он получил известие и так, бедный, плакал». А потом он увидел Лизу, мою бабушку, и сразу же влюбился. Пытался ухаживать, но бабушка вспоминала, что девушки не позволяли дружбу с приезжими, т.к. о них, мол, ничего неизвестно, а вдруг они женатые! Фёдор начал ходить к матери Лизы, Аграфене Семёновне, и однажды посватался. Та отказала, так как, мол, нет приданого. Жених от приданого отказался. Тогда мать сказала, что Лиза, мол, молода (ей был 21 год). Всё было тщетно. Фёдор Фадеевич уехал в Москву учиться, снял там квартиру. В Боровск иногда наведывался. Говорил, что не женится до тех пор, пока Лиза не выйдет замуж.
Но тут случилось несчастье, заболела Аграфена Семёновна. У неё давно побаливал желудок, а тут болезнь обострилась. Положили в больницу, неделю пролежала и выписали с диагнозом «язва желудка». Дело было Великим постом. Неделю она пролежала, это была ещё масленица, а потом наступили 7 недель Великого поста. Тогда о раке не говорили, но у неё, очевидно, был рак желудка или 12-ти перстной кишки. Образовалась непроходимость, с трудом глотала воду. На просьбу хотя бы немного поесть отвечала, что вот дождётся Пасхи, тогда разговеется и начнёт есть. И действительно, дожила до Пасхи, разговелась и в этот же день скончалась. На похороны и поминки съехалась вся родня 70 человек и 2 священника обедали. Было это в 1917 году, в апреле месяце. Осталась Лиза круглой сиротой. Когда прошло 40 дней, дядя Егор на поминках сказал: «Хватит тебе, Лиза, плакать, собирайся и езжай в Москву к Кате, немного развеешься». «Но у меня много заказов!» - возразила Лиза. «Ничего, раздавай их обратно». Так Лиза и сделала. Сдала свой дом квартирантам, а сама отправилась в Москву. В 22 года она впервые попала в столицу. Москва поразила её. Это был декабрь 1917 года, т.е. прошла революция Великого Октября. Очень уж много света было на необъятных размерах вокзале. Единственный в сутки поезд из товарных вагонов (его звали «Максим Горький») приходил поздно вечером. Села на «Аннушку» (трамвай А) и доехала до Остоженки. Номерные знаки освещались, Лиза искала дом 12, но почему-то был дом10 и за ним дом 14. Позже выяснилось, что номерной знак 12 не был освещён. Вошла в один из дворов, спросила ребятишек, которые катались с горки: «Где живут Перекатовы?» Никто не знал. «Он ещё служит дьяконом в храме Христа Спасителя». «Тогда, может, не Перекатовы, а Закатовы?». Ну конечно Лиза в волнении перепутала немного. И вот она в доме у сестры Кати. Господа (брат Анатолия с женой) уже почивали, Катя с Анатолием жили на даче в Черёмушках, так что гостью встретила экономка. Накормила и спать уложила. Началась жизнь в семье сестры Кати. К этому времени на её ферме из 140 коров осталось 40 и шесть доярок. Лиза посмотрела порядки на ферме: большие удобства, абсолютная чистота, строжайший учёт надоев от каждой коровы. В случае низких удоев корова заменялась. Когда Лиза рассказала в Боровске, что за коровами такой уход лучше, чем за людьми, все были очень удивлены. Лизу считали учительницей, очень опытной и образованной. Катя рекомендовала никого не выводить из заблуждения. Ей давали поручения, которые человеку, не бывшему никогда в Москве, выполнить было трудно. Но она выполняла. Отвозила молоко в детдом, ездила за кормами на лошадке на какие-то склады (за мороженой свеклой). Однажды послали её на базар купить сено. Она перепугалась, т.к. никогда сена не покупала и в его качестве не разбиралась. Но Катя успокоила: «В Москву плохое сено не привозят». И Лиза привезла два воза великолепного сена, по 40 пудов на возу.
Вечерами в доме Закатовых собиралось высшее московское духовенство и велись беседы. Приезжал дядя Егор, который принимал горячее участие в дискуссиях. Лиза же не осмеливалась говорить, а только слушала. А слушать было что, так как люди были высокограмотные.
А жених искал свою пропавшую невесту. У боровской родни добыл адрес Кати и однажды он появился в их доме, перепугав невесту. Родню он очаровал, и они, расспросив что к чему, где работает, как обеспечен, стали склонять Лизу к замужеству. Она сбежала в Боровск, но Фёдор Фадеевич приезжал и сюда часто. Действовал через самых близких людей Пуховых. Прасковья Тихоновна давала совет соглашаться, а когда Лиза расплакалась, она спросила: «Ты что, очень его не любишь? - Тогда и речи быть не может!». Но, похоже, всё было наоборот.
Выяснилось, что жених и невеста разных вероисповеданий. Лиза твёрдо заявила, что старообрядчество – это её твёрдые убеждения, и будущий муж должен принять её веру. Он согласился, и вот в доме около Бориса Глеба – церкви,(сейчас ул.Коммунистическая 86) старообрядческий священник совершил обряд перевода из православия в старообрядчество. Препятствие было устранено. Но свадьба едва не расстроилась. Жених как-то сказал, что теперь братья будут его упрекать за измену отцовской вере. Лиза расплакалась и сказала : «Тогда свадьбе не бывать. Я не хочу, чтобы ты всю жизнь упрекал меня за эту мою вину». Жених поспешил заверить, что больше этого не повторится. И вот в мае 1918 года состоялась свадьба в старообрядческом храме, (ныне автоколонна) очень скромная и малочисленная. Застолье всего на несколько человек было у Василия Кузьмича Пухова.
Лиза переехала к мужу в Москву, а свой дом сдала квартирантам. У Фёдора Фадеевича была квартира (комната в частном доме) недалеко от товарного двора Александровской ж.д., от которой по путям выходили к Белорусскому вокзалу. Это была Ходынская улица, дом недалеко от Солдатёнковской больницы. Фёдор работал, а Лиза выполняла обязанности жены.
На долю Лизы и Фёдора испытания выпали буквально с первого дня совместной жизни. Когда было принято решение о женитьбе, Фёдор взял отпуск на неделю, после чего привёз молодую жену на квартиру и ушёл на работу. А обратно не вернулся. Лиза начала поиски, оказалось, что он арестован. За время его отсутствия кто-то украл вагон с сахаром, и вот все причастные к грузам и документам оказались под следствием. К чести юристов тех времён, скоро в невиновности подозреваемых разобрались и их отпустили (не то, что в 1938 году). Насколько Елизавета Петровна помнила, вагон и настоящий виновник, (подозревался офицер белой армии) так и не был найден, во всяком случае за то время, пока Лиза и Фёдор жили в Москве.
Москва, 1918 год. Разруха, голод. На день выдаётся восьмушка хлеба. Фёдор ещё где-то подъедает в рабочей столовой (работает весовщиком на железной дороге), но очень беспокоится, что совсем голодная его молодая жена. Поэтому он говорит, чтобы она весь день ходила по столовым. В столовых отпускают обеды без карточек, но это баланда, т.е. в воде кусочки гнилого картофеля вместе с очистками, дольки свеклы, немного всё это заправлено мукой. Хлеба не дают, или ничтожный кусочек, в рот положить. Но и это лучше, чем ничего. Только вот у дверей столовых огромные очереди. За день Лиза успевает попасть в 2, а то и в 3 столовых, тем проблема питания решена. А там и муж является с работы. Словом, жизнь продолжается. Вопреки всему, и несмотря ни на что!
Но не только голод, Москву одолевали эпидемии, особенно тиф. Сыпной. Заражение через вшей. Не обошёл тиф и молодую семью Осиюков. Первым заболел Фёдор (октябрь 1918г.) Будучи молодым и физически здоровым он, очевидно какое-то время болел на ногах, борясь с недомоганием. А когда свалился, сразу же была очень высокая температура, потеря сознания. Обычно тифозных сразу же увозили в больницу, ведь вероятность инфекции огромна. Но когда к Фёдору пригласили врача, оказалось, что он очень плох. Врач сказал: «Его нельзя трогать, вы его даже вниз не снесёте, умрёт». И его оставили дома. Врач приходил почти ежедневно, давал лекарства, делал согревающие компрессы и всё такое. Помогала ухаживать за Фёдором его добрая знакомая, пожилая женщина по имени Евдокия Фёдоровна. Но улучшения не было, ожидали смертельного исхода. Как же хоронить мужа, когда Лиза была одна в огромном городе, без родных и близких?
Поручив мужа заботам Евдокии Фёдоровны, Лиза поехала в Боровск. С ней приехала Прасковья Тихоновна Пухова. Ещё живому человеку они спешно стали шить смертное бельё. Фёдор лежал без сознания, а речь велась о его похоронах….
Хозяин квартиры вроде бы был неплохой человек, но когда квартирант стал тифозным больным, отношение резко изменилось. Хозяина можно понять: ведь угроза тифа нависла и над его семьёй. Он требовал увезти больного квартиранта в больницу, но врач не разрешал !!
Однажды хозяин вошёл в комнату, где убитые женщины шили смертное и повёл такую речь: «Елизавета Петровна, ведь муж ваш вот-вот умрёт, ему уже ничего не понадобится. Так отдайте мне его шубу». Мать, плача, ответила, что женой является несколько месяцев и не вправе распоряжаться его вещами. У него есть братья, которым она сообщит, в случае кончины Фёдора. Хозяин продолжил: «А вдруг он сейчас слышит наш разговор. И если выживет, то припомнит мне». Приблизительно так и случилось. Фёдор Фадеевич выжил. Он пришёл в сознание, начал принимать пищу, но вставать не мог, т.е. получил осложнение на ноги.
Смертное бельё Фёдору так и не понадобилось, не пригодилось, он умер в заключении и никто не знает, в чём и как его хоронили. А в смертном белье Фёдора положили в гроб его сына, моего отца.
Фёдор поправлялся, но заразилась Лиза. Её отвезли в больницу, которая была переполнена тифозными больными. Большинство были без сознания и повсюду раздавались фантастические бредовые разговоры. Лиза была физически сильная (несмотря на голод), и за время болезни сознания почти не теряла. Температура была за 40, лицо багрово красным, и её вполне осознанные речи медсёстры (их называли сёстрами милосердия) принимали за бред. Началось с фамилии: «Осиюк – ответила Лиза. «Ах какая красивая фамилия!» - сказала сестра, давая своим видом понять, что не очень-то верит. Потом начались расспросы, откуда Лиза родом. И она отвечала: «Гродненской Губернии, Брест-Литовского уезда, Домачевской волости, а вот село забыла …» Сестра опять восприняла это как бредовое явление, потому что как можно забыть село, где родилась? А Лиза была в памяти. Только когда она вышла замуж, в ведении официальной документации у советской власти не было опыта, отсюда и всякие казусы. Очевидно, в Боровск не очень грамотные канцеляристы сидели, но в паспорте Лизы, в разделе «Место рождения» они написали место рождения её мужа. На возражения Лизы сказали, что раз вышла замуж, положено именно так писать. На вопросы, откуда родом, Лиза отвечала, как в паспорте. Не мудрено, что могла забыть название села, которое никогда не видела и лишь недавно услышала о нём.
Всех тифозных в больнице стригли наголо. Лиза очень просила оставить её роскошные волосы. Убедившись, что насекомые отсутствуют, волосы пощадили. Это было тщетное усилие: когда Лиза выписалась из больницы, волосы за короткий срок вылезли полностью. Моясь в бане, Лиза видела, что у остриженных наголо женщин плечи покрыты коротенькими волосами, т.е. несмотря на стрижку выпадали переболевшие корни! Какое-то время приходилось ходить с голыми черепами.
Фёдор стал подниматься с постели и решил навестить жену в больнице. С трудом добрёл до трамвая, ноги еле передвигались. Но добрался. Обещал прийти завтра в определённое время, но не пришёл. Лиза волновалась, что попал под трамвай. А его забрали в милицию, приняв за пьяного: ноги еле передвигались от голода и частичной парализации, речь была косноязычна. Разобравшись, отпустили.
Когда Лиза выписалась из больницы, на обоях в их комнате был след от кровати и до двери. Это Фёдор ходил в туалет, держась за стену, возвращаясь, мыл руки и касался стен уже мокрыми ладонями.
«Припомнив» хозяину его жестокость в трудное для семьи время, молодожёны переменили квартиру, сняв комнату на Кудринке, недалеко от зоопарка.
Экономический парадокс. В стране и в столице голод. Но питание тифозных в больницах очень приличное, калорийное. Всегда куриный бульон, куриное мясо. Примерно через месяц из больницы выписывали, но и тогда проявляли заботу о выздоравливающих, выдавая усиленные пайки. На месяц полагалось несколько десятков яиц и ещё кое-что.
Переехав на новую квартиру, Лиза поступила работать в швейную мастерскую. Часы тогда были сдвинуты против сегодняшнего времени не на один, а на несколько часов, поэтому рабочий день заканчивался примерно в 13-14 часов в современном понятии. Потом Лиза шла гулять, когда смена Фёдора была ночная, он присоединялся к ней. Иногда навещали Боровск, где опёку над домом осуществляла Груня.
Несмотря на голод и болезни, в марте 1919 года Лиза поняла, что она беременна. Все родные и знакомые пришли в ужас: «В такое время иметь ребёнка! А чем его кормить?» Но супруги были рады. Да и выбора не было, т.к. об абортах Лиза и слыхом не слыхивала.
Как только была установлена беременность врачом, Лизе выдали 10 метров мануфактуры – бельевого ситца.
Однажды из Боровска пришло тревожное письмо: квартиранты не допустили опекуншу Груню на порог и сказали, что хозяйка дома теперь никакая не хозяйка, у неё есть квартира в Москве, а этот дом их. И даже мебелью хозяйской они стали распоряжаться по своему усмотрению: пользовались этажеркой, кухонным шкафом, которые до последнего времени были сохранны.
Такие вести взволновали Лизу. Оформив на работе отлучку, она поспешила в Боровск. Ведь речь шла о доме, который с таким трудом достался её маме – Аграфене Семёновне.
Приехала домой, но квартиранты и на порог не пустили, пошла ночевать к Пуховым.
На следующий день поспешила в городской Совет. Там сказали то же самое: «Хотите, чтобы дом Ваш принадлежал вам, возвращайтесь в Боровск. А в двух местах человек иметь жилплощадь не может». Насколько это соответствовало законам тех лет не известно, возможна, такая местная инициатива шла в разрез с Законом. Но власть, на то и власть, чтобы ей подчиниться. И Лиза решила оставить Москву, тем более, что в то время в столице было куда голоднее, чем на периферии. Каждый день она ходила в Совет доказывая свои права. Приехал Фёдор и сказал, что ей нужно остаться в Боровске, не бросать же дом и прекрасный сад. Лиза осталась. Через месяц ей дом вернули, приказав квартирантам освободить помещение в 24 часа. К этому времени Фёдор оформил её увольнение. В швейной мастерской она работала не много. Фёдор состоял в Союзе военно-увечных, они открыли в Настасьинском переулке столовую, куда, после мастерской, и устроилась Лиза. Это обеспечивало готовое питание. Ну а уволиться впоследствии было легче лёгкого, ведь в Москве было ещё много безработных.
Фёдору не понравилось жить бобылём, и в один прекрасный (как потом сказалось, очень неудачный) день он заявился в Боровск и сказал, что приехал совсем, получив на работе расчет. Лиза поахала, усомнившись в разумности такого шага. И была права: разве можно было покидать Москву?! Но муж успокоил, сказав, что со своим домом и садом они и здесь проживут прекрасно.
Дом был большой, просторный, на высоком фундаменте. Потолки в доме высокие, окна сравнительно большие. Снаружи дом обшит тёсом, от времени серебристо-серым, т.к. краской его никогда не красили. Крыша тесовая, тоже тёмно-серая. Размеры нового жилища казались ещё больше от малочисленности мебели. У Лизы был стол на четырёх ножках, его ещё дедушка Лизы делал (до сих пор стоит), посудный шкаф, сделанный её отцом Петром Осиповичем, непременная кухонная полка, несколько табуреток. Постель – две скамейки, на которые положены доски (вот почему такой ценностью были пышнейшие перины в те времена – поспи-ка на досках). Ещё была купленная у Смиренских этажерка высотой 180 см., состоящая из 4-х полок и шкафчика внизу. Вот и вся мебель.
Фёдор свою московскую мебель отправил по железной дороге, она пришла очень быстро. Взял он у родственников Рожковых лошадь и вместе с Петром Андреевичем поехал в пос. Балабаново. Привёз железную варшавскую кровать (до сих пор служит), с матрацем, красивую и удобную, стол со шкафчиком внизу (т.е. по существу кухонный, но он стоял в зале), несколько венских стульев (один до сих пор служит), ну и постельное бельё, одежду. Да, комод был мечтой Лизы, но его не было, а вещи складывались в сундук.
Так и зажили в старом родительском доме. Фёдор поступил на работу в образовавшуюся Артель инвалидов. Периодически получал отпуска на работе и с кем- либо из сослуживцев ехали на Украину за хлебом. Привозили, как правило, зерно, которое обменивали на другие продукты. Однажды предметом такой мены стал комод, который поступил в Лизино распоряжение, за сколько-то зерна.
Ближе к родам, т.е. к концу 1919 года, Лизе выдали на будущего младенца 40 метров (скорее аршин) сиреневого сатина. Из него сшили детское одеяльце и свивальник, а остальное отвезли на Украину для обмена на продукты.
13 января 1920 года родилась девочка, наша любимая Нина Фёдоровна, моя и Ольги Викторовны – тётушка. Затем, через полтора года, родился мальчик, назвали Володя. Прожил он всего 4 месяца. Простудился и умер. В 1923 году родился наш отец – Виктор Фёдорович, участник Великой Отечественной Войны, вернулся домой в 1947 году. Прожил недолго, умер 34-х лет. Мне в это время было 6 лет, моей сестре Ольге – 3 года.
Фёдор Фадеевич был репрессирован в 1938 году на основании ст. 58 п.7 и п.10 УК РСФСР, заключён в исправительно-трудовой лагерь сроком на 5 лет. С тех пор Лиза, Елизавета Петровна, уже его не видела. Умер в заключении в 1942 году. По Постановлению Президиума Калужского областного суда от 8 июня 1957 года постановление Особого Совещания при НКВД СССР от 3 сентября 1938 года в отношении Осиюка Ф.Ф. отменено, дело производством прекращено. Но этого мой отец уже не дождался, постановление долго шло до Боровска и Лиза, Елизавета Петровна - его мать, получила его в январе месяце 1958 года, её сын – Виктор Фёдорович умер 11 декабря 1957 года.
Елизавета Петровна прожила долгую, трудную жизнь. Умерла, не дожив до ста лет немногим более 5-ти месяцев. Умерла 30 декабря 1994 года. Вот пожалуй и всё, что нам известно об этом периоде жизни наших ближайших родственников.
Архивно-биографическая справка УФСБ:
«Осиюк Федор Фадеевич, 1890 года рождения, уроженец Гродненской губернии Польши, житель г. Боровска Московской (ныне Калужской) области, был арестован 12 марта 1938 года Боровским РО УНКВД МО по обвинению в том, что, являясь враждебно настроенным по отношению к Советской власти, среди населения занимался контрреволюционной антисоветской деятельностью, высказывал контрреволюционные националистические настроения. По постановлению Особого Совещания при НКВД СССР от 3 сентября 1938 года, на основании ст. 58 п. 7, п. 8 и п. 10 УК РСФСР, Осиюк Ф.Ф. заключен в исправительно-трудовой лагерь сроком на пять лет. По постановлению Президиума Калужского областного суда от 8 июня 1957 года постановление Особого Совещания при НКВД СССР от 3 сентября 1938 года в отношении Осиюка Ф.Ф. отменено, дело производством прекращено».