ПО КОМ ЗВОНЯТ БОРОВСКИЕ КОЛОКОЛА
ЖЕРТВЫ ПОЛИТИЧЕСКОГО ТЕРРОРА
ПОБЕГ НОВОСЁЛОВЫХ
Рассказывает Олимпиада Тимофеевна Волкова-Новосёлова, 1923 г.р., село Высокое, проживает в Боровске на улице Мичурина:
«В 1930 г. наша семья была в таком составе: отец, Тимофей Мартынович (1883 г.р.), мама, Анисья Алексеевна урождённая Бузорина (1891 г.р.) и трое детей: мне 7 лет, сестре Рае – 5, младшая сестренка – полгодика как родилась. Надо сказать, в семье у отца было много детей. Братья: Иван, Григорий, Александр, Михаил, Дементий. Четыре сестры: Дарья, Арина и две Татьяны.
У нашего отца был свой дом, сад, огород, корова, лошадь, овечки. Работали всегда сами, в колхоз не хотели вступать потому, что дома некому было работать, мама с новорожденной была. А раз в колхоз не вступаешь, значит - ты кулак.. И вот колхозники под председательством Лаврова принимают решение раскулачить нашу семью и сослать.
Как сейчас перед глазами,: посадили на телегу мать с грудным, ничего с собой взять не разрешили. Везут в Балабаново, там сажают в товарные вагоны. Везли неделю целую. Высаживают в степи за Златоустом, это Урал. У мамы от волнений пропало молоко, и наша сестрёнка умирает.
Сначала разместились в палатках, потом строили длинные деревянные бараки. В бараках делали перегородки из простыней и тряпок. Там я начала ходить в школу.
Смотрим, некоторые семьи стали куда-то уезжать и не возвращались. На втором году отец говорит: «Давайте, и мы уедем отсюда». Стали готовиться, ночью на телеге из палок и веток сделали подобие шалаша, забрались в него, а сверху местные башкиры навалили сена. Получился как будто воз с сеном, а внутри мы сидим. На станции расплатились с перевозчиками. Мама долго потом горевала-убивалась, что дочку оставила там.
Приехали на Высокое, отец пошёл на регистрацию, а милиционер спрашивает его: «Почему ты здесь оказался?». Тут же забрали и отправили в Беломорск, а мы остались. Остались, а жить негде, есть нечего. Ходили по домам побирались, кто что подаст. С квартиры на квартиру, добрые люди давали пожить, то одни пустят, то другие. А тут ещё беда – пожар. Гроза была, с сильным ветром, загорелся один дом, за ним другие, ливень, а дома горят, как спички, 30 домов тогда на Высоком сгорели.. Остались мы буквально голые. Люди говорили мамке: «Хлопочи!». Уж не знаю, на какие деньги она наняла адвоката, и он написал прошение. Слава Богу, помогло. Через два года отца отпустили. Это уже 34-й год был.
Устроились мы с отцом в деревню Фатеево. Там было подсобное хозяйство московского хлебозавода. Комнатушку дали метров шесть на четверых. Отец конюхом работал. Хлеб бракованный привозили из Москвы, отдавали скоту. Лошадки батонами питались. Из Фатеево я в школу ходила ту, что на Молчановке, неполную среднюю.
Жили в Фатееве до 1938-го. Мужики высоковские, которые голосовали выслать нас, говорят отцу: «Тимофей, просись, чтобы дом тебе твой вернули. Переезжай, работу дадут. Пиши заявление, мы подпишем». За дом надо было заплатить 600 рублей, а где их взять? Но всё-таки назанимали, и мы вернулись на Высоково.
Отец до самой старости, а прожил он почти до 90 лет, работал конюхом, любил лошадей. К нему обращались с просьбами куда-то съездить, чего-то привезти. Отец говорил: «Лошади не мои, идите за разрешением к председателю». Отец очень добрый был, добрейший. Бывало идёт на работу, набьёт карманы яблоками, а по дороге раздаёт ребятишкам. К нам никогда в сад никто не лазил. Он никому ни в чем не отказывал. Иногда выпьет в компании с мужиками, а мамка давай ругать его. Он нахлобучит шапку и говорит ей: «читай, читай азбуку» и уйдёт во двор. Никогда не вступал в перепалку.
«В 1930 г. наша семья была в таком составе: отец, Тимофей Мартынович (1883 г.р.), мама, Анисья Алексеевна урождённая Бузорина (1891 г.р.) и трое детей: мне 7 лет, сестре Рае – 5, младшая сестренка – полгодика как родилась. Надо сказать, в семье у отца было много детей. Братья: Иван, Григорий, Александр, Михаил, Дементий. Четыре сестры: Дарья, Арина и две Татьяны.
У нашего отца был свой дом, сад, огород, корова, лошадь, овечки. Работали всегда сами, в колхоз не хотели вступать потому, что дома некому было работать, мама с новорожденной была. А раз в колхоз не вступаешь, значит - ты кулак.. И вот колхозники под председательством Лаврова принимают решение раскулачить нашу семью и сослать. Как сейчас перед глазами,: посадили на телегу мать с грудным, ничего с собой взять не разрешили. Везут в Балабаново, там сажают в товарные вагоны. Везли неделю целую. Высаживают в степи за Златоустом, это Урал. У мамы от волнений пропало молоко, и наша сестрёнка умирает.
Сначала разместились в палатках, потом строили длинные деревянные бараки. В бараках делали перегородки из простыней и тряпок. Там я начала ходить в школу.
Смотрим, некоторые семьи стали куда-то уезжать и не возвращались. На втором году отец говорит: «Давайте, и мы уедем отсюда». Стали готовиться, ночью на телеге из палок и веток сделали подобие шалаша, забрались в него, а сверху местные башкиры навалили сена. Получился как будто воз с сеном, а внутри мы сидим. На станции расплатились с перевозчиками. Мама долго потом горевала-убивалась, что дочку оставила там.
Приехали на Высокое, отец пошёл на регистрацию, а милиционер спрашивает его: «Почему ты здесь оказался?». Тут же забрали и отправили в Беломорск, а мы остались. Остались, а жить негде, есть нечего. Ходили по домам побирались, кто что подаст. С квартиры на квартиру, добрые люди давали пожить, то одни пустят, то другие. А тут ещё беда – пожар. Гроза была, с сильным ветром, загорелся один дом, за ним другие, ливень, а дома горят, как спички, 30 домов тогда на Высоком сгорели.. Остались мы буквально голые. Люди говорили мамке: «Хлопочи!». Уж не знаю, на какие деньги она наняла адвоката, и он написал прошение. Слава Богу, помогло. Через два года отца отпустили. Это уже 34-й год был.
Устроились мы с отцом в деревню Фатеево. Там было подсобное хозяйство московского хлебозавода. Комнатушку дали метров шесть на четверых. Отец конюхом работал. Хлеб бракованный привозили из Москвы, отдавали скоту. Лошадки батонами питались. Из Фатеево я в школу ходила ту, что на Молчановке, неполную среднюю.
Жили в Фатееве до 1938-го. Мужики высоковские, которые голосовали выслать нас, говорят отцу: «Тимофей, просись, чтобы дом тебе твой вернули. Переезжай, работу дадут. Пиши заявление, мы подпишем». За дом надо было заплатить 600 рублей, а где их взять? Но всё-таки назанимали, и мы вернулись на Высоково.
Отец до самой старости, а прожил он почти до 90 лет, работал конюхом, любил лошадей. К нему обращались с просьбами куда-то съездить, чего-то привезти. Отец говорил: «Лошади не мои, идите за разрешением к председателю». Отец очень добрый был, добрейший. Бывало идёт на работу, набьёт карманы яблоками, а по дороге раздаёт ребятишкам. К нам никогда в сад никто не лазил. Он никому ни в чем не отказывал. Иногда выпьет в компании с мужиками, а мамка давай ругать его. Он нахлобучит шапку и говорит ей: «читай, читай азбуку» и уйдёт во двор. Никогда не вступал в перепалку.
В школе я училась хорошо. После семи классов подруги поехали учиться дальше, я тоже хотела, но мама сказала, что ничем не может помочь. Нужны будут деньги, чтобы жить, питаться. Денег не было, за работу в колхозе, за палочки-трудодни платили осенью натурой, а денег не давали. Пришлось идти работать. Устроили меня в аптеку. Управляющий Иосиф Давыдовыч Краковский взял ученицей кассира, но приходилось помогать расфасовывать лекарства и выполнять другие работы. Как-то надо было сокращать штаты, и предложили уволиться Лисицыной Клавдии Фёдоровне. А у неё ребёнок и муж сослан. Вот я и говорю: увольняйте меня, а её оставьте. Так Клавдия Фёдоровна потом долго вспоминала: «Надо же, какая молоденькая, а как выручила».